Другие черты героя и образ врага

Мы выясняли, сколько герой кушает, сколько он пьет. Алкоголь он хлещет так, что, как говорится, мама не горюй. В качестве примера можно привести русского Илью Муромца, который стрелами посшибал золотые маковки с киевских церквей (к вопросу о размере) и пошел их (маковки) в кабак пропивать. Образ, который многих вдохновляет, к счастью, не на подражание. Можно взять что-нибудь более классическое. Например, греческого Геракла, который, как известно, приходит к кентаврам, просит, чтобы его друг открыл для него запасы вина, принадлежащие всем кентаврам, и когда на запах кентавры прибежали, то было уже поздно, от вина ничего не осталось. Та же самая избыточность в употреблении алкоголя.

И наконец, третья характеристика психологического состояния этого самого милого и доброго персонажа — эротизм. Неуемность чрезвычайно высокая. С тем же самым Гераклом известный пример, как он одну ночь провел с пятьюдесятью дочерями царя Теспия. Примеры эротизма гипертрофированного, абсолютно неуправляемого, безумного можно довольно долго продолжать.

Еще одна черта образа первопредка, которая, подчеркну, для героя шаманского мифа, для героя архаического сказания прекрасно сосуществует с первыми двумя, а потом в эпосе категорически уходит. Это черта, связанная с его умом. В эпосе всё будет просто и ясно. Герой будет сверхсильный, сверхъяростный. Сила есть — ума не надо. В шаманском мифе герой будет иметь выбор, как ему действовать: воинской силой или хитростью. Для героя шаманского мифа понятия хитрости, мудрости и магии абсолютно взаимосвязаны. Точно так, как и в предыдущих случаях, это не три черты, а одна. Победить хитростью не считается зазорным, бесчестным, вполне достойная победа. Выделением из шаманского мифа собственно сказаний о богах эпоса и сказки очень четко пройдет водораздел между шаманским мифом и более поздними эпическими формами.

Отдельный момент — образ врага. Чуть позже, когда мы будем разбирать книгу Владимира Яковлевича Проппа «Исторические корни волшебной сказки», мы коснемся образа врага подробнее, но сейчас нужно отметить тот факт, что изначально враг предстает чудовищем, враг предстает змеем. Что происходит с образом врага дальше? Он будет постепенно всё более и более приобретать антропоморфные черты. Поскольку эпос — описание того, как мир людей воспринимает себя, то в какой-то степени эволюцию эпоса можно назвать эволюцией самоописания человека. И соответственно то, что изначально мыслилось как образы чудовищ, со временем всё более и более приобретает черты человеческие, а затем, с известной степенью допущения, и конкретных противников. Поэтому изначально образ врага — это змей. Позже — это слабо дифференцируемый монстр. Мы не можем составить его четкого портрета, не можем ясно объяснить, какой у него облик, но, тем не менее, это какое-то чудище, которое, например, у сибирских народов приобретает черты огромного толстяка-исполина, получеловека-получудовища. Позже такое чудовище может мыслиться антропоморфным великаном в других формах, постепенно гипербола в его образе будет уходить. И, наконец, уже на достаточно высоком этапе развития эпоса враг будет приобретать черты сравнительно близкие к историческим (полностью историческими они никогда не будут), это будут черты подобия историческим врагам. И у нас тогда достаточно поздно возникает очень яркий эпический мотив — бой человека с войском.

Далее — Поединок героя и чудовища